PEOPLE
Настоящим писателем делает жесткая жизнь
Его биография похожа на приключенческий роман, а список опробованных профессий едва можно уместить на пальцах обеих рук. Спортсмен, театральный актёр, оперный певец, пианист, пулемётчик и морпех, журналист, сценарист, писатель. Творческое наследие Евгения Чебалина – это около 500 очерков, статей, эссе и фельетонов, 5 романов и полтора десятка пьес, по которым ставились спектакли в театрах почти по всей территории бывшего Советского Союза и ближнего зарубежья.
Евгений Васильевич, в вашей биографии немало фактов и профессиональной деятельности, которые антиподно несовместимы. Закончив спортивный факультет Грозненского пединститута, вы были актёром драмтеатра, оперным певцом, старшим пулемётчиком и морпехом в дивизионе торпедных катеров, солистом ансамбля песни и пляски, журналистом и корреспондентом радио и телевидения Колымского Заполярья и центральной федеральной прессы, драматургом, прозаиком, по романам которого защищались диссертации в Сорбонне и Гарварде. Откуда эта профессионально несовместимая «эклетика»?
Я бы объяснил её истоками из детства, формировавшегося в феномене Советской власти. Именно государственная, духовная парадигма СССР-России позволяла тогда ребёнку, подростку, студенту и его родителям заниматься любимым, избранным делом. Мое детство прошло в Чечен-Ауле. Это село в тридцати километрах от Грозного. Русских в Чечен-Аул переселили после депортации в Казахстан чеченцев и ингушей. И там, в глухой Кавказской провинции, государство предоставило нам, юным переселенцам и «оторвилам», возможность приобщаться к духовным ценностям. Я занимался сразу в трёх кружках и пропадал в школе и сельском ДК до ночи. Мы смотрели кино, посещали концерты Грозненской филармонии, затем сколотили свой маленький оркестрик – струнный квартет, выступали на именинах и свадьбах. Летом пропадали в горных лесах, лазали по скалам, играли в Тарзана и Маугли, переплывали в ледяной воде бушующую реку Аргун. Уроки физкультуры в школе, гимнастика и акробатика были нещадной закалкой воли, генератором спортивного честолюбия.

А потом было студенчество – спортфак Грозненского пединститута, во время учебы на котором вы, по-прежнему, часто выходили на сцену, как это получалось?
Я занимался вокалом в знаменитой на весь Северный Кавказ оперной студии под руководством выпускника Гнесинки Виктора Соколова. В репертуаре было семь полноценных оперных спектаклей. Мы объездили с гастролями весь Северный Кавказ и Закавказье. За пять лет учебы на спортфаке и вечерних занятий в студии я спел басовые партии Гремина, Спарафучиля и Мефистофеля. Параллельно играл ведущие роли в спектаклях драмкружка при Доме Учителя, который вёл главный режиссёр Грозненского драматического театра им. Лермонтова Евгений Красницкий. А ночами осваивал на сцене ДК Ленина фортепиано: к концу института в репертуаре уже были сонаты Бетховена, Рахманинов, Лист. Мои сутки состояли из разностилевых блоков: вечером и ночью оперная студия, драмкружок и фортепиано, днём – институт, лекции и три спортивных секции – плавание, гимнастика и самбо.

Есть такой термин: энергетическая одержимость, если не сказать оголтелость. Кем вы были? «Человеком, которому интересно всё и сразу»? Или «человеком, который не осознал, какую выбрать профессию»?
И тем и другим. Зацикленности на будущей специализации не было, тем более что сразу после получения диплома преподавателя физкультуры меня пригласили на работу в театр и дали роли в «Гамлете» и в пьесе Арбузова. Но вскоре меня забрали в армию, и я отслужил два года в Каспийской флотилии пулемётчиком и морпехом в Дивизионе торпедных катеров. Параллельно помогал тренировать в бассейне флотилии сборную ватерполистов Азербайджана, писал заметки и очерки во флотильскую газету «Каспиец.

Вы до сих пор играете на фортепиано. Как удалось сохранить эти навыки?
Их сохранили спортфак, два дерева и мои пиратские, ночные побеги из казармы в армии.
Интригуют «два дерева»…
Это были два могучих клёна. По первому, что рос у трёхметровой ограды Дивизиона, удирая в самоволку после отбоя, я забирался на забор и спускался по тросу на ту сторону. По второму клёну (у Дома Офицеров) поднимался на третий этаж, проникал через окно в кабинет, где стояло фортепиано. Игра ночью в полную силу грозила обнаружением и арестом самовольщика и дезертира. Поэтому я прокладывал между молоточками и струнами два слоя газет – это гасило звук. И можно было безопасно заниматься до 2-3 часов утра – с возвратом в казарму дивизиона перед подъёмом. А днем служба: занятия по расписанию, тренировки, боевые единоборства морпеха, выходы в море, стрельбы, учения. С той поры запомнилось на всю жизнь тяжелейшее ощущение недосыпа. Спал сидя с открытыми глазами.
На третьем году службы вас перевели в создаваемый на флотилии ансамбль песни и пляски. Во время его гастролей вам посчастливилось петь с Эдитой Пьехой и Муслимом Магомаевым. Расскажите самый любопытный момент из этого периода.
Я бы начал с самого любопытного «момента» по фамилии Пильщиков – это контр-адмирал, член Военного Совета ККФ. Если бы не он, никаких последующих моментов, связанных с ансамблем, Эдитой и Муслимом не произошло. Даже сейчас, спустя более полувека, не утихает благодарность, сердечная теплота и ностальгия по этой личности. Адмирал был блестящим меломаном, дружил с композитором Кара Караевым, устраивал концерты Пьехи в Доме офицеров – она жила тогда в Баку и была замужем за Броневицким. Именно Пильщикову принадлежит идея создания на ККФ ансамбля песни и пляски.

Каким образом он возник в вашей судьбе?
В одну из очередных самоволок ночью я сидел за фортепиано в Доме Офицеров и заканчивал сочинение своего «Сонатёныша». Звуки фортепиано услышал дежурный и вызвал военный наряд-патруль. Офицер патруля и два матроса вломились в кабинет, выдернули меня, дезертира, из-за инструмента, стали связывать руки, чтобы доставить в Особый отдел. А нервы у меня в то время были истрёпаны недосыпом. Сработал рефлекс морпеха. Одного отправил в нокаут, второму сломал нос и свернул челюсть. Это было дикое ЧП. Готовился созыв военного трибунала с последующим пятилетним тюремным сроком. Адмирал Пилильщиков захотел лично разобраться перед трибуналом и спросил, что я делал ночью в Доме Офицеров. Я ответил, что заканчивал сочинение своего «Сонатёныша»…

Того самого, партитура которого вставлена в конце вашего романа «СТАТУС- КВОта» ?
Того самого. Пильщиков велел мне сыграть. Потом спеть. А затем высек чеканную фразу, которая врезана в память до сих пор:
- «Значит так, мордобоец Чебалин. Отсидишь за самовольный побег из части и членовредительство патруля десять суток на гаупвахте. Затем приступишь к поиску кадров для ансамбля: на флотилии и за её пределами. В твоём распоряжении будет машина».
К тому времени как раз пришёл приказ Миноброны о создании на ККФ ансамбля песни и пляски. У меня оказался весомый статус, подкреплённый документом, перед которым распахивались многие двери. В том числе Бакинской консерватории. Там я, матрос-наглец, познакомился и подружился с Магомаевым. С Муслимом, уже в действующем ансамбле, мы солировали в «Бухенвальдском набате».

А с Эдитой Пьехой как познакомились?
Все тот же адмирал Пильщиков разрешил Эдите плавать в бассейне флотильской спортбазы. Мы с главным тренером работали с ватерполистами сборной в глубокой части бассейна, а она, не умеющая плавать, бултыхалась на мелководье. И однажды, закончив тренировку с ватерполистами, я предложил ей научиться плавать и рассказал о создании ансамбля. Впоследствии она несколько раз приняла участие в наших концертах.
А Пилильщикову, кстати, и событиям из моей службы на ККФ впоследствии я посвятил пьесу «Присвоить звание «Мужчина», которая была поставлена в 14 театрах.
Помните момент, когда вы сами про себя поняли «я стал писателем»?
Я бы заземлил это фанфарное «Я стал писателем» более скромным: «Надо писать. Буду писать!» Этот тезис появился к концу второго года службы. Где-то в феврале-марте 1963 г. прошли флотильские военные учения с выходом в море и стрельбами в трёхбалльный шторм. Были в море почти сутки: качка, стрельбы по мишеням, ледяные валы над палубой и прочий набор морских «прелестей в конце штормовой зимы. За учения Военный Совет выставил нашему Дивизиону «отлично», и мне предложили сутки увольнения, чтобы я написал об этом очерк в газету «Каспиец». Суток хватило на очерк в десять страниц А-4. Его опубликовали, и на меня свалился гонорар: 3 рубля 50 копеек. Немыслимая тогда сумма: месячная зарплата матроса была 3 рубля. Вечером перед отбоем экипаж катера 649 пировал на гонорар до отвала: груда колбасы, сыра, бутылки ситро из флотильского магазина – обжорная фантастика. Там и вызрел тот самый тезис: «Надо писать! Буду писать!»

Что лежит в основе этого процесса, как обретают статус писателя?
Настоящим писателем делает субъекта жесткая жизнь, которая ломает, растягивает на разрыв, гнет человека – как Лермонтова, как Толстого на Кавказе. Именно в такой жизни приобретается неодолимое желание выплеснуть пережитое на бумагу. При этом – обрести умение держать удар от конкурентов. Писательская среда не терпит соперников. Лишь тогда писатель, как профессионал, обретёт массового читателя.

Ваш роман «Нано-Sapiens» можно назвать продолжением трилогии – после «Безымянного Зверя» и «СТАТУС-КВОты». Тема романа – участие ГРУ и его блистательного агента Чукалина в создании Искусственного Интеллекта (ИИ) и био-роботов, готовых кормить и защищать человечество в планетарных катастрофах. Откуда такие сюжеты и информация?
Из архивов КГБ, МВД и Александрийской библиотеки. Там хранилось подробное описания шумерскими летописцами геномной инженерии, с помощью которой боги Энки и Нинхурсаг сотворили себе помощников LU-LU, встроив в свой ДНК геном тех земных аборигенов. Био-робот РУССА (Роботизированный Универсальный Самосовершенствующийся Секретарь Андроид) из романа «Нано-Sapiens» – это технологический потомок тех LU-LU, созданный в секретных лабораториях современными спецслужбами. И этот био-субъект постоянно совершенствуется.

Вы сотрудничали со спецслужбами в течение жизни?
Сотрудничают штатные или завербованные платные агенты. Я бы назвал нашу многолетнюю связь соратничеством, из которого обе стороны извлекали взаимную пользу.

Есть ли что-то, что вы бы, оглядываясь на долгую прожитую жизнь, хотели бы, сожалея, изменить? Или исправить?
Сакральный вопрос для писателя, который уже «идет с ярмарки». В моих жизненных делах сотни посаженных деревьев – от Александрии, Гаваны, Шарм-аш-Шейха – до Чечни, Дагестана, Якутского заполярья, Самары и Нового Буяна. Две моих дочери и пять внуков крепко стоят на ногах. Недавно вместе с моей единственной женой Татьяной мы отпраздновали 55-летие нашего союза. Что касается моей работы за письменным столом, об этом достаточно ясно выразился мой давний соратник, Президент Изборского клуба, член Президентского совета по культуре, главный редактор газеты «Завтра» Александр Проханов. Думаю, в его поздравлении, в сотнях откликов и рецензий со всех континентов в Болгарской «Литературен Свят» о моей прозе кроется ответ на ваш вопрос. Там есть строчка: «Твой громоподобный стиль вызывал трепет и ненависть в стане врагов».
Made on
Tilda